Она наклонилась и окунула руку в кровь воина, лежавшего у ее ног. Затем выпрямилась и, заглянув по очереди в глаза каждому, высоко подняла кровавую ладонь к солнцу:

— Некогда нас называли Красная Рука. Под водительством Кровавого Медведя мы утратили право носить это имя.

С этими словами она плотно приложила окровавленную ладонь к груди, чтобы начавшая сворачиваться красная жидкость получше впиталась в хорошо выделанную кожу ее одежды.

— А отныне мы снова — Красная Рука!

Волшебная Лосиха с силой била по траве своей палкой-копалкой. Семена разлетались во все стороны, — правда, большая их часть летела мимо корзины. Голодный Бык заметил ее досаду и, выпрямившись, пошел к ней. Она опустилась на колени, свесив голову. Волосы, коротко остриженные в знак траура, щекотали ей затылок. В сердце была тоска, на душе — пусто и уныло. Она едва заметила, что Голодный Бык положил ей руку на плечо.

— Мы ведь всегда знали, что когда-нибудь это случится, — мягко произнес он.

Она покачала головой:

— Но не так же. Я никогда и подумать не могла, что это будет так.

В уголках ее глаз показались жгучие слезы обиды и разочарования; все вокруг расплылось неясными пятнами.

— Прошлой ночью. Между покрывал. Он ко мне даже прикоснуться не захотел. Оттолкнул меня. Сказал, что не может… из-за Видения. — Она жалобно шмыгнула носом. — Я его не узнаю. Он стал совершенно недоступен для меня. Он мне чужой.

Голодный Бык присел рядом с ней и крепко обнял:

— Он нашел свою Силу. Мы это постичь не способны. Два Дыма мне говорил…

— Два Дыма! Два Дыма! Только его имя я ото всех и слышу! Что, теперь только Два Дыма может с ним говорить? Я… я его ненавижу! Я все это ненавижу! Может, ему вообще лучше от нас уйти со своим бердаче! И с ним делить ложе!

— Тсс! Я знаю, ты на самом деле так не думаешь. — В голосе Голодного Быка зазвучало теперь его собственное беспокойство. — Ты просто рассержена. Злишься. Два Дыма всегда делал нам одно лишь добро. Он всех нас научил, как жить. Когда у тебя рождались дети, Два Дыма, а не кто другой, сидел рядом с тобой всю ночь, сочувствуя твоей боли. Два Дыма ухаживал за тобой, когда ты заболела после родов. Он всем сердцем любит тебя. А если бы он услышал, что ты сейчас сказала, это убило бы половину его души. Он ни в чем не виноват.

Она сердито посмотрела ему в лицо, еще сильнее мучаясь оттого, что понимала — он прав.

— Ну, ну, все это когда-нибудь да кончится.

Она покачала головой:

— Хорошо тебе, если ты так думаешь. Я чувствую, что он изменился. Насквозь. Как будто гной проник во все его существо.

Голодный Бык вздохнул:

— Может, и так. Но он был рожден для этого. Я, правда, никогда не думал, что оно так получится. Я всю жизнь старался держаться от Силы подальше. Никогда ее не понимал. Возможно, именно поэтому Белая Телка и принесла его мне. Может быть, именно такая жизнь ему и подходила.

Она взглянула на него, завидуя, что он провел с Маленьким Танцором больше времени, чем она. Эти воспоминания она даже разделить не может. Тут же ей стало стыдно за свои мысли, и она отвернула голову.

— Я все понимаю. Но ведь я тоже его люблю, — беспомощно развел руками Голодный Бык. — У меня тоже печаль лежит на сердце. Когда я должен был заботиться о нем, я весь погрузился в мое горе. Я слишком долго горевал после смерти Ветки Шалфея. Углубился в свое несчастье, вместо того чтобы присмотреться к его нуждам, помочь ему справиться с Видениями. А я вместо этого убежал и замкнулся в себе. — Он замолчал, а потом продолжил. — Знаешь, ведь это ты подарила ему величайшее счастье его жизни.

— А почему он сам так не считает?

— Потому что потрясение слишком свежо. А ты заранее мучаешься из-за того, что еще только может когда-то произойти!

— Я не вижу, чтобы что-нибудь к лучшему менялось Он сидит все время на вершине хребта с этим проклятым волком. Когда я пытаюсь с ним заговорить, он замыкается в своих мыслях… Зрит Видения даже днем. Почти ничего не ест. Единственный, с кем он разговаривает, — это Два Дыма. Я от этого всего с ума сойду!

— Два Дыма говорит, что они пойдут за Волчьей Котомкой.

— Я слышала.

— Такова Сила. Постичь ее нельзя. Мы не можем ею управлять. Если в лесу валится дерево, не в твоей власти заставить его снова расти прямо. Таково и воздействие Силы на Маленького Танцора. Сила — это часть мироздания, как ветер, что дует над верхушками деревьев. Ее невозможно изменить или прогнать.

— Когда дерево падает, это значит, что оно умерло.

— Значит, Сила не такая уж плохая штука — ведь он жив.

— Только как будто умер.

Голодный Бык приподнял ее подбородок мозолистым пальцем и посмотрел ей в глаза:

— Скажи-ка мне, если бы ты могла прогнать Силу, но знала бы при этом, что губишь всю его жизнь — как если бы ты ему ногу отрезала, — ты бы сделала это?

Она удивленно взглянула на него:

— Нет.

— Неужели ты не благодарна за то, что он счастлив? Разве не это цель истинной любви? Вдобавок, что бы там ни происходило, у тебя есть дочери. Тебе сияла его улыбка, тебе отдал он всю свою любовь. А теперь он должен служить всему миру и распространять открытое ему одному знание. Два Дыма говорит, что Маленький Танцор может изменить ход событий, прекратить войну, Разве это не стоит жертвы?

Она задумалась, прежде чем ответить, хотя и знала, что бессильна совладать с круговоротом, в который оказалась втянутой ее жизнь.

— Наверное, стоит.

«И я ведь знаю, что он непременно должен это сделать. Если его остановить, это убьет его. Но ведь я и не предполагала, что мне будет так больно».

Голодный Бык улыбнулся и подмигнул:

— Ну, тогда пошли. Давай наберем полные корзины и посмотрим, в самом ли деле можно делать еду из травы.

— Кто-то идет!

Крик отвлек Тяжкого Бобра от кусочков перьев и костей, которые он разложил перед собой на искусно выдубленной бизоньей шкуре. Сидевший напротив Семь Солнц с любопытством наблюдал за ним, поглаживая свои локоть, который начинал терять гибкость и болеть.

— Я думаю, что предзнаменование доброе. Анит-а уйдут и постараются скрыться в лесах.

Семь Солнц прищурил старые глаза:

— Мне кажется, это можно сообразить и не будучи Зрящим Видения. Достаточно поставить себя на место анит-а и задать себе вопрос: а что бы я сделал, если целое племя придет на мою землю?

Тяжкий Бобр позволил себе снисходительно улыбнуться. «Теперь ты уже не осмелишься оспаривать у меня власть, Семь Солнц. Дело зашло слишком далеко».